— Идем на вечернику! — Говорит Тобо. И они идут. Ведь если ты просыпаешь, надо куда-то идти.

Дом в сквере увит огоньками. В бумажных фонариках горят свечи. На лужайке полно гостей и бланков для голосования. Вечеринку спонсируют три партии сразу. От коммунистов — красное вино. От демократов — легкие наркотики. В коридоре на большом экране — бесплатное порно лидера партии радикалов. Тобо голосует за демократов, а он — против всех.

— Знаешь, как познакомиться с девушкой на вечеринке? Нужно делать вид, будто узнал её, но забыл.

— И что?

— Она тебе, убиться можно, столько о себе выложит! Мы так с женой играем.

— У тебя нет жены.

— Её тоже можно придумать.

На крыльце он замечает симпатичную девушку. Машет ей рукой. Она улыбается и хочет что-то сказать, но волна гостей уже уносит его в глубины дома. Гудят колонки, одежда купается в дыму. В темноте много одноразовых стаканов, одноразовых друзей, пищи быстрого приготовления и любви быстрого употребления. Он пьет. Шатается по комнатам. В гостиной находит красный диван и ту самую девушку.

Дозаправка вином, приземление на свободное место.

— Откуда-то я тебя знаю, — начинает он.

— Я думала о том же.

— Ты знакомая Тобо?

— Какого Тобо?

— Это хорошо. Ты живешь тут?

— На диване?

— Я знал одного парня, который снимал половину дивана у парня, который снимал весь диван.

— Я даже не знаю, чей это дом.

— Я тоже.

Обычное дело. На вечеринках люди ведут себя, как хомяки: едят, пьют, а потом валятся спать и ждут, что хозяин придёт и уберёт за ними.

Он замечает в её руках косяк с надписью «Легкий выбор». И берёт себе такой же.

— Гм, постой. Может, ты работаешь в «Иллюзионе»?

— Я приехала только вчера. Но мы где-то точно виделись.

— Похоже на то. В городе?

— Каком?

Гости всё прибывают.

— Поговорим снаружи?

Они выходят на лужайку. Раздаётся хлопок, льется шампанское, кто-то пьяный падает на траву. Он открывает колу, прячет крышку в карман, затягивается «Легким выбором». Девушка опускает глаза, и эти ресницы взбалтывают в его голове коктейль из крови и химии… Под названием «Чувство»? «Симпатия»? Один из тех, что позже вызывают тяжёлую форму зависимости.

— Где же мы встречались? В университете?

— Биологическом?

— Мимо.

— Что ты делала двадцать пять лет назад?

— Рождалась. А ты?

— Уже два года, как орал и писался.

— Подходит для любого возраста.

— Откуда ты?

И она называет город, в котором он никогда не был.

— А ты?

И он произносит название, которого она никогда не слышала.

— Кто твои родители?

Имена, которые ей ни о чем не говорят.

— О твоих спрашивать бессмысленно?

— Вряд ли ты — моя сестра.

Память покрываться инеем. Вопросы становятся вязкими.

— Ты случайно не была на том сборище в горах?

— В горах?

— Проехали. А здесь?

— Впервые.

— Но почему-то ты знаешь меня!

— У меня было такое чувство, но сейчас как будто оно стало менее четким.

— Друзья, города, университеты. Как будто мы всё обыкали…

— ?

— Я хотел сказать «обыскали». Проклятье… Как забирает!

Все земли открыты. Все драконы мертвы. Тобо умничает рядом: разум — последний континет. Наркотики — единственный корабль, который туда направляется.

И если так, то «Легкий выбор» летит на всех парусах.

— Я представила несколько вариантов.

— Давай второй.

— Нет, этот я не представила.

— Он был реально?

— Да, очень реально. Мне показалось, что ты весь засыпан маленькими телятами.

— Что? Мне немного трудно вспомнить, с чего мы начали.

— Ещё вариант был.

— Это тот, где мы встретились на острове?

— Возможно. Но я не могу выразить его словами. Могу выразить в совах.

— Вариант с островом мне нравится. Выражаясь в совах: он тянет на две плотные совы!

— Присыпку из перхоти сов.

— Вау! Я возьму две.

«Легкий выбор» радирует в порт: «Капитан покинул корабль! Прием? Прием?»

— У сов её много.

— Конечно так! Половина Совинии работает на перхотевых плантациях и вшицефермах.

Тобо возникает из темноты. Берёт его под руку и ведёт прочь. Лужайку штормит. Ноги превращаются в мокрые канаты. Мозг вещает на экстренной частоте.

— Подожди-подожди… Как зовут твоего парня?

Удочка заброшена.

— Уже никак.

Клюёт надежда.

— А как его будут звать?

— А тебя?

Попалась удача!

— Ты первая.

— Ана.

Враньё, конечно. Если её родители не хиппи или армяне. В этом случае именем может стать любое слово.

— Ом, — на всякий случай врёт в ответ.

И она улыбается.

И он тоже.

И, кажется, они поймали что-то большое. От чего сердце бьётся чаще, а в животе становится холодно.

Возможно, желудочный грипп.

— Кто эта девушка? — Спрашивает Тобо.

— Никто. Просто мы вместе не могли вспомнить друг друга.

— Как две половинки от разных целых?

— Что это значит?

— Что ты обдолбался.

Ана. Что за имя странное? Как будто чего-то не хватает. Вся история кажется странной. Может, у неё просто язык заплетался?

Он встречает её через пять лет. На вечеринке Церкви флэшбэка. После второго пришествия церкви-чего-угодно — это нормально. Говорят, Иисус появился на одном из пляжей Калифорнии. Но всё, чем он интересовался на этот раз, был сёрфинг.

Брат-флэшбэк, в балахоне, раздаёт прихожанам галлюциногенные облатки. В сущности, эти братья — милые ребята. Верят, что лучшее с человечеством уже произошло. И дорога вперёд — верный путь в ад. Если же хочешь встретить бога, поворачивай обратно. И гони в начало истории. А колёса — самый просто способ успеть в срок.

— Я тебя помню, — улыбается она.

— Я, как будто, тоже.

— Мы встречались…

— На вечеринке.

— Я — та девушка, которую ты никак не мог вспомнить!

— Не помню, чтобы кого-то забывал.

— О да.

Она смеется. Он тоже.

Память буксует, воспоминания дымятся, мимо с ревом несутся годы.

— Я тогда очень странно себя чувствовала.

— И я.

— Потом пять лет провалялась с метаболиками.

Ого! «Метаболл» правительство распространяло бесплатно. Как препарат для подавления социальной агрессии. Если все заснут, — некому будет взрывать бомбы. Таблетки замедляли метаболизм, человек пускал слюни и ложился в кровать. Много «Метаболла» — это как билет на экспресс в летаргию. Метаболики засыпали целыми домами. Через несколько лет их сухие тела выметали из комнат, словно листья.

Сам он не мог похвастаться чем-то выдающимся. Последний год провалялся в коме после того, как его сбил сумасшедший араб на мопеде.

— О чём мы говорили тогда?

— О совах… Как единицах измерения…

— Съел бы сейчас много единиц измерения еды.

— Я бы съела магнолию.

— Это что-то вроде цветка?

— Это что-то вроде бутона.

О чём бы ни шла речь, — дело было не в словах.

— Больше никаких сюрпризов?

— Скука.

— Нет, я просто хотел сказать, что у наc много общего и…

— Я пришла с другом.

Как будто лопнула струна. Разговор разладился и стал фальшивым.

— О.

— Шучу.

— Вот как?

— Через месяц я улетаю к пределу Исмара. Австралийский ковчег. Слышал о таком?

Все слышали. В основном это были истории об огромных кораблях, которые увозят сотни тысяч поселенцев, семян и животных туда, куда уже никогда не придёт открытка от родственников. В лучшем случае, десятки световых лет от Земли. В худшем — разгерметезация, взрыв, замороженные трупы в бесконечном космосе. На ковчегах всегда хватало аппаратов для клонирования, но стандартных женщин всё равно брали на борт. В качестве запасного варианта.

— Когда ты вернёшься, тут будут сплошные старики.

Она пожимает плечами. Раздается хлопок: сотни прихожан падают на колени, бьются головами об пол и молятся.

— Можно я тебя провожу?

— Конечно.

— По правде говоря, я думал полететь к мирам Харвича. Ковчег «Европа». Там есть мегазвери.

— А что говорят твои родители?

— Что глядя на меня мечтают о двух вещах: машине времени и аборте.

— Надеюсь, мегазвери того мегастоят.

— Ана…

— Я тут живу.

— Что?

— Мы пришли. Медведь приземлился, лось в стойле. Или как там говорят?

— А. Загоняй своего зверя в нору.

— Свою нутрию?

— Загоняй свою нутрию в Натрию.

— Пусть спит.

Она отворачивается. Дверь закрывается. Вот и поговорили.

Ковчег только сошел с верфи, а все места в стазис-капсулах уже заняты. На борту суматоха. Пока вены вздуваются от тормозного геля, глаза неотрывно следят за кусочком куриного сэндвича, забытого стюардом на бортике. Нос паникует. Мозг — бессилен. Следующие десятилетия — это курица. Секунда, минута, год курицы. И снова, опять. Туда и обратно, мир полнится курятиной. Курица становится воздухом. Сном и явью. Курицей пахнет тело. Ей пропитан ковчег. Куриные атомы вращаются вокруг куриных молекул. Космос имеет куриный вкус, а планеты — форму яйца. Через пару веков он боится, что Земля превратилась в омлет.

Но это не так. На Земле не осталось сэндвичей. Не осталось кур. В сущности, не осталось даже тех, кто помнит о них. Мировая война разожгла континенты, а ядерная зима потушила их. Люди ушли в пепел. И вернулись обратно. У них стало больше зубов, но меньше улыбок.

Ана сидит на краю воронки. Ветер гоняет вокруг радиоактивный мусор. Стучат барабаны. На ней новый пластиковый мешок. И шрамы. Люди вокруг лакают грязную воду длинными шершавыми языками. Он хочет купить ей выпить, но в кармане находится только одна крышка из-под колы.

— Нужно две, — шипит бармен и продолжает протирать кончиком хвоста сколотый стакан.

Немного грязной воды от парня за столиком из прошлого. Так говорят?

Но это мир без столиков. Единственная мебель — рваный диван. Может, и красный, но теперь покрытый такой коллекцией пятен, при взгляде на которую становится ясно: на этом диване прикончили цивилизацию. И именно на нем её пытались зачать снова.

Раздается хлопок. Кто-то падает мёртвым. Оружие говорит свинцовыми словами. А люди вокруг отвечают на международном языке боли.

Среди пыли и брызг крови он теряет её.

Интересно, осталась ли тут хотя бы пара сов?

Он идёт через хаос, пустыню. Сходит с ума и возвращался обратно. Один из бункеров «Проекта человечество» принимает его. Отмывает, тестирует. Пригоден для сохранения. Заморожен для восстановления. Щёлкает таймер криокамеры, а он думает: «Встретимся ли мы снова?»

Лёд тает, когда вокруг машины раскатывают новые лужайки. Он работал в музее естественной истории. Тут есть дом, бумажные фонарики со свечками внутри. По памяти он помогает восстановить даже листовки демократической партии. Разливать фальшивое вино коммунистов. Делает муляжи «Легкого выбора». Они не могут повторить успех бесплатного порно лидера партии радикалов: с роботами это почти невозможно. Он болтается по дому среди механических гостей. Слушает записи бессмысленных шуток. Смотрит на пустой красный диван в гостиной. И думает: «Вдруг она сядет рядом? И скажет, что не может его вспомнить». И это будет как билет домой. В то время, в то место, где счастье было не просто исторической реконструкцией. Этот экспонат можно трогать. Им можно дышать. Взять за руку. И ощутить внутри холодный вкус того коктейля, который с годами становится только крепче.

Он ждал, что она появится, как всегда, случайно.

— Ана!

— У тебя язык заплетается.

И она смеется. Морщинки вокруг глаз складываются в крохотную сетку дорог. Куда ни отправишься — везде хорошо.

— Ты видел мегазверей?

— Пока летел — они вымерли.

— А твои друзья?

— Тоже.

— Мы не помним друг друга уже целую вечность.

— И это — лучшее из того, что я забывала.

Но она не появляется. А он не говорит ей всей ерунды. И чего-то ещё. Что ждал. И думал. Годы? Поколения? Ни одного нужного слова.

Машины укладывают его спать. Кормят. Пробуждают и усыпляют вновь. Мир снова полон пластиковых стаканов и одноразовых друзей. Однажды машины строят машину больше и лучше других. Машину времени. Он хватается за неё, бьёт всё подряд в попытке вернуться домой, но машина только визжит и несётся вперёд. Время расжимается, как пружина. На полном ходу он врезается в будущее.

Привет, вечерники завтрашнего дня!

Он сидит в вольере. Жует корм. Повсюду трава, пришельцы и другие вольеры. У пришельцев нет тел. Но они любят посмотреть на тех, у кого они есть. Земля всегда была зоопарком, но теперь животные чуть более социальны. Он слоняется туда-сюда. Хлопает в ладоши (так не хватает музыки!).

Пьет воду. Смотрит на самку. По ночам с ней тепло спать, но они не разговаривают.

К заграждению подплывает один из них и морфирует. Очертания его тела меняются, словно кто-то поливает траву киселем. Постепенно тело обретает форму. И он, конечно, помнит имя этой формы.

— Ты!

— Да.

Её голос. Из его головы. Воспоминание? Воспроизведение? Но сотни тысяч лет сжимаются до одного слова.

— Привет.

— Привет, — отвечает он сам себе.

[ Обсудить статью на форуме ]
[ Другие статьи раздела ]